Потом выясняется, что ты нечётко хотел, да и мало что смог, а дети твои уже перестали стесняться отцовской лысины и живота… Юность иссякла, жажды вовсе не утолив… Но дерзкий аромат её навсегда с тобой: стоит только извлечь заветное воспоминание, прикрыть глаза и глубоко-глубоко вдохнуть… Все было молодо тогда: музыка, желания, друзья и вещи.

А ты, Гек, ты что будешь вспоминать через двадцать лет, если проживёшь их, конечно? Детство? Так ведь у тебя и детства-то не было.

Глава 8

Некогда Бабилон претендовал на титул столицы мира и соперничал в этом с Нью-Йорком, Лондоном и Парижем. Но уход английских колонизаторов, а через несколько десятилетий Великая Депрессия 1929 года положили конец притязаниям Бабилона, столицы президентской республики Бабилон. Правительство ввело жёсткие квоты для иммигрантов, огородило свою промышленность от иностранных конкурентов немыслимыми пошлинами на множество товаров, выделило само себе, в лице господина Президента, почти неограниченные полномочия, превратив таким образом огромную страну в тоталитарное захолустье с просторами, населением и амбициями великой державы. С тех пор как Васко Да Гама, огибая Африку, наткнулся по пути на неизведанный континент, будущий Бабилон служил ареной непрерывных колонизаторских войн. Сначала Португалия объявила своими бескрайние земли на юге Атлантики, затем их сменили испанцы, тех – французы, потом опять испанцы, пока в царствование Иакова II здесь окончательно не закрепились вездесущие пронырливые англичане.

В бесконечных войнах и массовых приливах переселенцев растаяли аборигены Новой Австралии, так называли эту страну до середины XVIII века, и оставили после себя руины прежних городов да странное наречие, одновременно напоминающее хинди и древнегреческий. Инквизиторы и англикане с одинаковой ревностностью выпалывали все проявления язычества местных дикарей, разрушали и жгли, сжигали и затаптывали. Позже к ним присоединились адвентисты. Это уже потом, через века, представители все тех же конфессий с гордостью потрясали чудом уцелевшими в их запасниках ошмётками былого наследства, выставляя себя хранителями знаний о прошлом квазиантичного мира. Это уже потом археологи и антропологи строили самые фантастические теории о происхождении и судьбе древней цивилизации. Некоторые, например, утверждали, что это легендарная платоновская Атлантида, другие полагали, что здесь осели потомки мореплавателей из древней Греции…

Теории выдавались на-гора одна причудливее другой, а страна жила и развивалась по своим законам. Шесть с половиной миллионов квадратных километров суши раскинулись просторно – от дышащей лютым холодом Антарктиды на юге до тропических широт на севере. С правого бока расположилась чёрная Африка, с левого бока Фолклендские острова (которые все-таки удержала за собой бывшая владычица морей и на которые, помимо Бабилона, издавна претендовала Аргентина), а за ними Южная Америка. Если лететь над Бабилоном-страной с юга на север, то можно видеть, как унылая гибельная тундра сменяется непролазной тайгой, та, в свою очередь, – ещё более непролазной сельвой. А дальше надо перебраться через Испанские Горы, чтобы увидеть поля, леса, города, реки и, наконец, Северное побережье – гордость и отраду Бабилона. Именно здесь, на площади в одну восьмую общей территории страны, проживает шестьдесят миллионов из ста пятидесяти, составляющих население Бабилона-страны. Но ошибкой было бы думать, что жизнь и цивилизация поселились только на приветливом, постоянно солнечном севере. Два крупнейших города страны – Бабилон и Иневия (семь и пять миллионов населения соответственно) – расположились ниже к югу. Иневия – на равнине, на пересечении крупнейших водных артерий страны. Это торговый, купеческий город. Здесь же угнездилась индустрия развлечений, крупнейшая товарная биржа всего Южного полушария, золотая биржа, вечный конкурент Лондонскому клубу. Бабилон-столица, по неизъяснимой прихоти англичан, расположилась на двести восемьдесят километров южнее и западнее, на самом побережье океана. Это промышленный и политический центр страны. Здесь заседает смирный ручной парламент, здесь расположен президентский дворец – символ государственной власти. Сам президент предпочитает жить за пределами мегаполиса, поближе к природе. Для этого существуют многочисленные дачи, которых президент построил более десятка за полтора десятка лет своего бессменного правления. В Бабилоне высокая влажность, постоянные туманы. Лето, как правило, холодное и дождливое, зима из-за тёплых океанических течений относительно мягкая.

После Второй мировой войны Бабилон упрочил свою репутацию захолустья, не пожелав открыть шлагбаум перед новыми временами в экономике и жизни. Бабилон, будучи столицей, в полной мере ощутил на себе последствия такой политики: когда-то прекрасный, он внушал жалость своими облупившимися дворцами, грязными и разбитыми проездами, вонью всегда переполненных помоек и безликими трущобами старых рабочих районов.

Но примерно через десять лет прежний президент впал в маразм и был смещён. Его преемник, нынешний президент, выпускник Вест-пойнтовской академии вооружённых сил США, настежь распахнул форточки во внешний мир, развязал руки промышленным и финансовым магнатам и через внешнюю разведку получил в руки секрет производства ядерной бомбы. Так Бабилон стал шестой ядерной державой и в силу этого занял место постоянного члена безопасности ООН. Однако чаяния радетелей всех мастей за права человека не сбылись: Бабилон был и остался тоталитарным режимом, новый президент – умеренным диктатором. Обширные, в полстраны лесные массивы, многочисленные газовые и нефтегазовые месторождения, урановые рудники – все это придавало режиму большую экономическую устойчивость и независимость от внешних факторов. Но главное достояние государства – уникальные золотые рудники и прииски. Именно они заставляли руководство стран – опор мировой демократии закрывать глаза на чудачества местных вождей и дружить с ними напропалую. Столица медленно преображалась, приобретая вслед за Иневией среднеевропейский лоск, но помоек и трущоб – сделай два шага от центра – оставалось предостаточно.

Население Бабилона-города все ещё сохраняло этническую пестроту, люди старались сохранить чувство локтя: ирландцы с ирландцами, чёрные с чёрными, китайцы с китайцами. Если не считать китайского и некоторых других языков, имеющих крайне ограниченное хождение в соответствующих гетто, население страны было двуязычным. Английский сохранил статус официального языка, на нем в основном велось делопроизводство; бабилос же был более простонародным. Так, если официальная правительственная газета «Солнце Бабилона» издавалась на английском языке, то все бульварные газетёнки – на бабилосе, потому что если разговорным английским владели все, то английскую письменность знал далеко не каждый обыватель. От Старого Света осталась ещё одна забавная особенность, неизвестная более нигде в южном полушарии. Все знали, что декабрь, январь, февраль – в Старом Свете зимние месяцы, а здесь летние. Но в эстрадных песенках, в поэтических и идиоматических выражениях было принято отражать календарную символику Старого Света: «Январский мороз позабытой любви», «Июльские грозы, как жёлтые розы», «Hе май месяц, начальник…» и т. п.

Микрорайоны, где население перемешалось, назывались винегретными. Крайне неблагополучными кварталами считались винегретные и чёрные. За ними следовали айсорские и ирландские, следом итальянские, самым спокойным слыл Чайна-таун. Там тоже, случалось, грабили и убивали, но почти всегда – своих, без шума и массовых побоищ.

В окраинном, винегретном, примыкавшем к ирландскому, районе, где селилась шантрапа, не помнящая или не признающая кровного родства с далёкими предками, в семье отставного урки и вечно пьяной дворничихи родился мальчик, которого назвали Гекатором, или попросту – Геком. Гекатор Сулла не помнил своей матери – она умерла в католическом лазарете от гнойного перитонита в возрасте сорока двух лет, когда Гекатору ещё не исполнилось четырех. Он был у неё поздним и единственным ребёнком, хотя попыток стать матерью она не прекращала, начиная с четырнадцати лет, с любым желающим. Все, что у Гека осталось от матери, – тусклая цветная фотография: мать, короткая и некрасивая, стоит в осеннем парке среди жёлто-багровых деревьев. У неё на руках белый свёрток, перетянутый голубой лентой. Позднее отец в припадке пьяной безадресной злобы сжёг фотографию, и у Гека не осталось ничего, чем бы он дорожил.